Мгновения

Среди всех звуков для него самым ненавистным был лай.
Лай собак. Вне зависимости от их размера и возраста.
Он понимал, что собака - друг человека. "Дай, Джим, на счастье лапу мне".
Белый Бим, чёрное ухо. Покатились глаза собачьи собачьи золотыми звёздами в снег.
Он всё знал, и даже не подавал виду, когда хрюкающий французский бульдожек соседки по лестничной клетке тыкался тупой мордой в ногу.
Но стоило ему услышать ночью собачий лай - его корёжило, сбрасывало с кровати и он до утра не мог уснуть.
Тот, за кем собаки шли хоть раз, до конца дней не забудет это ощущение.
Неважно кем ты будешь считать себя - волком, оленем, горным козлом, человеком-царём природы или садовым вором - взгляд светло-карих глаз собаки за мгновение до броска будет идти за тобой всю жизнь.
Автомат можно обмануть, от пистолета уйти, человека вырубить. Но обученная собака страшнее.
И все навыки ударов в нос, выставленного ножа, куртки на руке куда-то уходят, и, проламывая корку наслоений, древнее противостояние волка-в-человеке и волка-в-собаке ломает всё, кроме желания смерти.
Пёс лаял в ночи. Тяжело, бухающе, насколько позволяла ему лаять огромная грудная клетка и широкая пасть с желтоватыми клыками.
Слушая этот лай, он вспоминал то, что жило где-то очень глубоко и далеко, в прошлой жизни.
И это прошлое неумолимо, как погоня, настигало его.

- Что там сегодня?
- Там? Ветер.
- А дождь?
- И дождь.
- А ветер несёт песок?
- Да, ветер несёт песок. Спи, уже поздно.
- Я слышу. Это вертолёты?
- Нет, это вытяжка гудит и лифт едет.
- Не включай свет. Открой окно - я хочу услышать ветер.
- Там холодно сейчас.
- Я хочу услышать ветер! И почувствовать дождь!
- Хорошо. Накинь только плед.
- Нет. Не нужно. Просто помоги мне подойти к окну. И открой его.
...И ветер, смешанный с дождём и песком, ворвался в комнату.

Вечером, мы, набегавшись по окрестным горам и не найдя, как и ожидалось, ничего, сидели в баре. Уставшие, вымокшие и злые.
В дверях возникла фигура в форме с традиционным для всех служак мира выражением на лице – к нам пожаловал местный полицейский. Начал он без предисловий. И с первых же слов заставил замолчать всех – речь его была изысканной и образной, что мало вязалось с обликом «местного полицая». Как если бы из-под личины околоточного обдиралы или держиморды проглянул лик жандармского офицера из ведомства Александра Христофоровича.
- Не стану вас интриговать. Тот, кого вы ищете, здесь бывает редко. Останавливается он обычно в том же отеле, где мы сейчас беседуем. Ну, останавливается - это громко сказано. Он здесь ни разу не ночевал.
( Read more... )

Помните одесский вопрос, говорят - из жизни?
- Вам воду с сиропом или бэз?
- Без.
- Бэз какого?
---
И тут он задумался. В самом деле - без какого сиропа он хочет стакан газированнной воды.
Обычной, холодной газировки, вот в этом гранёном стакане, с капельками снаружи и пузырьками внутри.
Из этого стакана пили многие люди. Сегодня, вчера, позавчера. Гранёный стакан - как символ объединения людей, гуляющих на пятачке между Дерибасовской, Преображенской и Гаванной, в маленьком сквере, гордо называющемся садом.
Такие прилавки - вода, чёрный, тяжёлый даже на вид, баллон с углексилым газом, высокие стеклянные конусы сужающиеся книзу, с маленьким краником - стояли по всему городу.
В этих конусах налиты разноцветные сиропы. Вишнёвый, абрикосовый, малиновый, яблочный, крюшон.
Без какого же из них хочется выпить стакан холодной, стреляющей в нос и даже уши "иголочками" воды?
Солнце не грело - оно именно что "жарило".
Прошла рядом девушка со скрипкой в новеньком, пахнущем дермантином футляре. Солнечный зайчик уколол глаз - замочек на футляре радовался жизни. А скрипка, наверное, старая. По девушке видно, что в школу к Столярскому её отправил дедушка, выучивший фразу Петра Соломоновича "Скрипку нужно держать гордо!".
- Мужчина! Вы уже придумали какую воду будете пить? Здесь жарко!
Он вздрогнул.
- Да, простите. Мне без абрикосового, пожалуйста.
И взял в руку тяжёлый, холодный слиток жидкого серебра. Мимо шли, чему-то смеясь, два краснофлотца, увидев лётчика с петлицами капитана, оборвали смех, откозыряли, и снова прыснули смехом.
А солнце жарило, и вода, проливаясь в сухое горло, колола сотнями иголочек, и тень чёрного репродуктора подползала к скамейке, на которой дремал высокий старик в белой панаме.

- Ну?
Пилот вертушки отрицательно покачал головой. Лицо его - по цвету схожее с серо-зеленым комбезом, не выражало уже ничего, кроме "А идите вы все, дайте поспать!"
- Не вышли.
- Ни на первую, ни на запасную?
- Нет. - и, не дожидаясь разрешения, вышел.
Третьи сутки радиомолчания. Все контрольные сроки прошли. Вторая группа - и тоже канула без звука. Так не бывает, не может такого быть. Не те ребята были в группах. Оказалось, что может.
Это означало, что против нас работают всерьёз. Работают "рэбовцы", бесшумки и всё вместе говорит о том, что это очень серьёзные ребята. Значит, мы нашли что-то важное. Настолько важное, что они валят всех чужаков без разбору. И это не наркота, не оружие. Или всё-таки оружие? Или... логово? Точнее, ареал. Как в том самом фильме - "Зона особого внимания".
( Read more... )

- Сегодня очень красивые облака.
- Как ты знаешь?
- По запаху - воздух пахнет солью и холодным морем. Значит, облака над морем.
Ветер то бьёт по лицу, то почти неощутим - значит, облака клубятся. А ещё я чувствую солнечное тепло - значит, облака освещены солнцем. И по тому, как быстро они бегут. Значит они вытянуты, кудрявы и в то же время - весомы.
Я смотрел на кучевые, несущие влагу и грозу облака и молчал, потрясённый.
Этот слепец увидел то, мимо чего проходят тысячи людей, не замечая. Они просто упускают возможность увидеть то, что не видит этот ослепший в бою танкист, бывший художник.
- Останови её.
- Кого?
- Вон ту девушку - он безошибочно указал тростью. Я догнал её и попросил подойти к скамейке.
- Вы извините нас. Но - вы облака видели сегодня?
...Она недоумённо переводила взгляд с меня на человека в чёрных очках, вся ещё в своих мыслях, в своих встречах. Нахмурилась. Чуть растерянно улыбнулась:
- Что? Облака? Н-нет.
- А вы посмотрите. И ты - посмотри как они отражаются в её глазах.

И мы молча посмотрели на облака, а потом друг на друга.
Ветер то бил по лицу, то ласкал кожу. Пахло солью, близким дождём и морем.
- Спасибо... - неважно, кто это сказал.

Он, молча пуская дым, смотрел на лица солдат из приданного подразделения. Это были те первые секунды, которые задают тон всей дальнейшей судьбе – и солдат, и его. Поверят – не поверят, признают – не признают, пойдут под огонь или остерегутся. Нет, пойти-то они пойдут, но вот что дальше?
Он думал о том, что лица всех солдат похожи – вне зависимости от эпохи, званий и возраста. Война налагает отпечаток, видимый только тем, кто способен увидеть. Своим – причём эти «свои» вполне могут оказаться и бывшими врагами. Он не раз ловил на себе узнающие взгляды бывалых мужиков – то седых, то лысых, то подтянутых, то располневших, но все они были меченые. В любой толчее – аэропорта, вокзала, торгового центра, курорта, среди сидящих в темноте бара – он видел их, как и был виден им сам.
И сейчас, глядя на лица новеньких солдат, в необмятой форме, в чистеньких ботинках, с воронёным оружием, со свежими плечевыми ремнями, думал о том, что…
«Т-т-твою мать! Только этого не хватало» - со стороны дороги накатывался гул и лязг – шла, дымя и рыча, колонна брони.
А это значило, что вся продуманная до мелочей операция летит псу под хвост, что засада откладывается, и что нашедший на свой усталый от сидения и мотания по разбитым дорогам зад неприятности, командир этой бронечасти перемолол гусеницами все планы, не ведая о том.

Тель-Авивская кошка на пустом бульваре.
Она не идёт. Не бежит торопливой-пуганой кошачьей побежкой, занося задние лапы и хвост в сторону.
Она - шествует. Уверенно, сыто, спокойно. Всё лето она провела здесь - между площадью Рабина, бульваром Хен, улицей Ибн-Гвироль. Она знала запахи этих улиц - кофе из той кофейни, что на углу, с горечью от пригоревшего и сбежавшего кофе, и кофе из той, что чуть дальше, где стоит пшикающая кофе-машина, и где из левого крана бьёт струя пара.
Она вдыхала запахи мяса на Ибн-Гвироль и не путала его с теми ароматами, что доносились из шашлычной на Карлибах - чуть в стороне от белой с красно-оранжевым громады Синематеки.
Иногда она убегала в сторону Дерех Петах-Тиква, зачем-то названной Менахем Бегин, где напротив высоток Азриели можно было подкормиться у людей в одинаковой одежде, но там были свои кошки. Да и едва ли кошка знала все эти названия и имена - они были гораздо выше её зоркого взгляда и просто вне её мира.
Она знала главное - она не будет голодна.
Иногда она убегала в порт, где всё меньше пахло рыбой и всё больше - ресторанами, но неизменно - морем.
Ветер в порту ерошил шерсть, а брызги заставляли торопливо отряхивать лапы.
Её ноздри ловили сотни запахов - и все они были жаркими, дразнящими, пряными.
Лето - огромное, яркое, душное - лежало влажной подушкой на бессонном, в огнях и грохоте, Тель-Авиве...
( Read more... )

На смену госпитальным приходят больничные коридоры.
Разговоры всё чаще замыкаются на врачебных назначениях, и уже неважно что было первопричиной того, что сейчас ноет к непогоде именно эта часть тела.
Греешься не спиртом, а тёплым халатом и шерстяными носками, смотришь то в потолок, то в черноту голого больничного сада и уже ничего не ждёшь...
Особенно одиноко становится тогда, когда узнаёшь, что встречаемый обычно в коридоре человек из соседней палаты уехал домой не сам, а через холодильник, по длинному коридору внизу. Тишину этого коридора нарушал лишь визг резиновых колёс громыхающих в ночи каталок.

Полковнику опять никто не пишет
В окне видна какая-то звезда,
Над морем ветер. Город спит и слышит,
Как с грохотом приходят поезда...

Он отбросил ручку. Скомканный лист улетел в темноту, где уже топорщились его собратья.
Оглядел комнату - натюрмортик ещё тот. Толпа стаканов и чашек. Заваленный книгами, блокнотами, журналами, всяким хламом - батарейками, зарядками, флешками и прочим хабаром стол. Задёрнутая штора, недоеденная плитка шоколада. М-да. Утром за приборку.
Вздрогнула, зажглась синим экраном трубка. Номер был незнаком. Но вот голос в трубке спутать было нельзя. Ни с каким другим.
- Творишь?
- Мучаюсь.
- Спускайся. Быстро и аккуратно.
... вот от этого "аккуратно" внутри что-то нехорошо сжалось, как тогда, почти 10 лет назад. Он огляделся - ну, ни фига для прихватить с собой в стиле "аккуратности" нет. Уже много лет абсолютно гражданский и законопослушный человек.
Ну, едва ли сразу начнут палить, а если начнут, то рано или поздно завалят. Подумал - черкнуть ли записку жене, но решил, что "Не волноваться, ждать и я тебя люблю" едва ли успокоит отвыкшую от ночных звонков супругу. Да и убирать весь бардак будет она сама. Наверное.
Джинсы, рубашка, кроссовки, куртка...
Цветы полить не успел. В дверь позвонили - резко и коротко.