(no subject)

За огромным стеклом проплывают беззвучные рыбины самолетов. Металлический голос в динамиках, холодный блеск бесчисленных поручней, оградок, барных стоек.
повизгивание тележек, смех молодежных компний - загорелых, бесшабашных...
Толчея аэропортовой жизни - привычная, знакомая. Здесь каждый сам по себе и каждый - частичка земли. Населения Земли.
Рядом со мной пьет кофе молчаливый высокий офицер в НАТОвском летнем камуфляже с литовской нашивкой на плече - он родом из Каунаса, а учился в Киевском общевойсковом. Увидев у меня украинский паспорт - улыбнулся. В ответ на мое "Лабас!" даже не удивился.
Я люблю аэропорты, люблю эти суматошные толпы людей, дотошных полицейских и вроде как ленивых таможенников, секущих взглядами все вокруг. Мимо проходят бетахонщики в штатском - их выдает... Ну, не важно, что.
Почему бетахонщики? А только что прозвучало за соседним столиком - "Льо, зе мамаш тов меод! Лама ат льо раца?" - ребенок не хочет кушать. А мама на это не может смотреть спокойно. А что, мамы за эти 2000 лет изменились? Извините, нет.
Сколько же людей, сколько из них летит и сколько обратится в кровавую мешанину обрывков мышц, костей, кишок. перепутанных с разбросанными вещами и обломками фюзеляжа, если самолет грохнется?
Не хочется об этом думать.

Не все истоптаны дороги, как ни грохочут сапоги.
Где смех, где плач, где стол, где дроги...
В зените солнце, хлеб в печи, огни и темь...
И чуждый город. И речь, ломающая слух,
И торгаши, и кофе дорог, и смех нелепых потаскух.
Аэропорт - большой, стеклянный, прозрачен, виден, насквозь пуст,
и кажется ненастоящим вполне живой колючий куст.
Военных сводок мельтешенье... Убитых некому считать...
Где грех, где смех, где поношенье, где слезы, где огня печать.
И мальчики в тяжелых бутсах по жаркой каменной земле идут в огонь...
Они вернутся... Вернутся. Но не все, не все...

(no subject)

За огромным стеклом проплывают беззвучные рыбины самолетов. Металлический голос в динамиках, холодный блеск бесчисленных поручней, оградок, барных стоек.
повизгивание тележек, смех молодежных компний - загорелых, бесшабашных...
Толчея аэропортовой жизни - привычная, знакомая. Здесь каждый сам по себе и каждый - частичка земли. Населения Земли.
Рядом со мной пьет кофе молчаливый высокий офицер в НАТОвском летнем камуфляже с литовской нашивкой на плече - он родом из Каунаса, а учился в Киевском общевойсковом. Увидев у меня украинский паспорт - улыбнулся. В ответ на мое "Лабас!" даже не удивился.
Я люблю аэропорты, люблю эти суматошные толпы людей, дотошных полицейских и вроде как ленивых таможенников, секущих взглядами все вокруг. Мимо проходят бетахонщики в штатском - их выдает... Ну, не важно, что.
Почему бетахонщики? А только что прозвучало за соседним столиком - "Льо, зе мамаш тов меод! Лама ат льо раца?" - ребенок не хочет кушать. А мама на это не может смотреть спокойно. А что, мамы за эти 2000 лет изменились? Извините, нет.
Сколько же людей, сколько из них летит и сколько обратится в кровавую мешанину обрывков мышц, костей, кишок. перепутанных с разбросанными вещами и обломками фюзеляжа, если самолет грохнется?
Не хочется об этом думать.

Не все истоптаны дороги, как ни грохочут сапоги.
Где смех, где плач, где стол, где дроги...
В зените солнце, хлеб в печи, огни и темь...
И чуждый город. И речь, ломающая слух,
И торгаши, и кофе дорог, и смех нелепых потаскух.
Аэропорт - большой, стеклянный, прозрачен, виден, насквозь пуст,
и кажется ненастоящим вполне живой колючий куст.
Военных сводок мельтешенье... Убитых некому считать...
Где грех, где смех, где поношенье, где слезы, где огня печать.
И мальчики в тяжелых бутсах по жаркой каменной земле идут в огонь...
Они вернутся... Вернутся. Но не все, не все...